Autour de la subjectivité linguistique. La presse Soviétique et la presse Russe

Abstract

This article highlights certain peculiarities linked to linguistic subjectivity in the Soviet and Russian press covering periods in the life of society: the Soviet years until 1985, the perestroika (1985-1991), the “democratic” years. (until 1999), current life. In a journalist’s work, the recourse to subjectivity remains his main tool. However, in journalistic work, the subject of the speech is capable of making not only subjective assertions but objective assertions too. The general peculiarity of totalitarian language is its ideological component, its politicization. Usual language standards acquire a dogmatic character. After the perestroika, which lasted from 1985 to 1991, we see a rapid and abrupt renewal of the language of the media. Currently, we are witnessing media stylization in Russia again. Some subjective emotionality comes into play, on the scale of current values. Thus, each era has its vision of the ideal author: the author-journalist is made up of two entities, social and private. The Soviet period put in the foreground the social component (the explicit us), the period of perestroika and Yeltsin, the individual, private component (the explicit I), the current period, again, the implicit social component where an I hides an us.

Le présent article met en lumière certaines particularités liées à la subjectivité linguistique dans la presse soviétique et russe couvrant les périodes de la vie de la société : les années soviétiques jusqu’en 1985, la perestroïka (1985-1991), les années « démocrates » (jusqu’en 1999), la vie actuelle. Dans un travail de journaliste, le recours à la subjectivité est son outil principal. Toutefois, dans le travail journalistique, le sujet de la parole est capable de produire non seulement les assertions subjectives mais des assertions objectives. La particularité générale du langage totalitaire c’est sa composante idéologique, la politisation. Les normes langagières, usuelles, y acquièrent un caractère dogmatique. Après la perestroïka qui a duré de 1985 à 1991, on assiste à un renouvellement rapide et brusque du langage de la presse. Actuellement, on assiste de nouveau en Russie à la stylisation médiatique. L’émotivité subjective entre en jeu, à l’échelle des valeurs actuelles. Ainsi, chaque époque a sa vision de l’auteur idéal : l’auteur-journaliste est fait de deux entités, sociale et privée [12, p. 20]. La période soviétique mettait en premier plan la composante sociale (le nous explicite), la période de la perestroïka et de Eltsine, la composante individuelle, privée (le je explicite), la période actuelle, de nouveau, la composante sociale implicite où le je cache le nous.

В статье рассматриваются некоторые особенности, связанные с лингвистической субъективностью в советской и российской прессе, освещающие периоды жизни общества: советские годы до 1985 года, перестройка (1985-1991), «демократические» годы (до 1999 года), текущая жизнь. В работе журналиста обращение к субъективности – его главный инструмент. Однако в журналистской работе субъект выступления способен делать не только субъективные утверждения, но и объективные утверждения. Общая особенность тоталитарного языка – его идеологическая составляющая, политизация. Обычные языковые стандарты приобретают догматический характер. После перестройки, длившейся с 1985 по 1991 годы, мы наблюдаем быстрое и резкое обновление языка прессы. Сейчас мы снова наблюдаем изменения языка прессы в России. Субъективная эмоциональность вступает в игру в соответствии со шкалой текущих ценностей. Таким образом, у каждой эпохи есть свое видение идеального автора: автор-журналист состоит из двух сущностей: социальной и частной. Советский период выдвинул на первый план социальную составляющую (явное «мы»), период перестройки и Ельцина, индивидуальный, частный компонент (явное «я»), текущий период, опять же, неявный социальный компонент, где «мы» скрывает «я» автора.